Иосиф не выдержал зрелища. Он не то, чтобы любил тех гоев [уничижительно «неиудей»], что жили в Виннице, но не желал никому такой смерти.
— Мама, мы тут жить не будем в любом случае. Теперь тут живет только смерть и не важно сколько людей с серебром сюда придут! — жестко, не своим голосом, бескомпромиссно, заявил Иосиф.
— Во Львов, или Краков? Может в Варшаву? Но, сын, там много соплеменников, будет сложно, — Хая обняла сына, она почувствовала его боль и, как настоящая мать, умела разделить всю скорбь своего ребенка.
— Нет мама, мы поедем в Россию, в Москву. Что-то мне говорит, что этот город сейчас наиболее безопасный и перспективный. Я не хочу больше быть рядом с войной. Евреям запрещено селиться в Москве, но мне есть, что предложить, — говорил взрослый мужчина, не вылезая из объятий матери.
Иосиф не озвучил, что готов принять православие, если это будет единственным препятствием на пути благополучия. Он не перестанет при этом чтить иудаизм.
— Еся, ты мужчина, как скажешь, мой муж, так и будет! — сказала Циля, стоявшая недалеко и ранее не посмевшая мешать разговору сына и матери.
Две женщины обнимали одного мужчину, у которого все еще не высохли слезы на щеках.
— Скажите, мама, а что Вам говорит ваш всезнающий зад? — спросила Циля.
— Что все будет хорошо! — ответила Хая, и все истерично рассмеялись.
Острог. Левый берег Днепра западнее Киева.
19 апреля 1609 года
Умер Константин Острожский. Сам, без видимых причин из вне [в реальной истории в 1608 году]. Ранее, казалось, что более чем восьмидесятилетнего мужчину в этом мире держала только ненависть и желание отплатить за унижения в Москве, как и за поражение Речи Посполитой в последней войне с московитами. Вопреки тому, что русские были одной веры с главой рода Острожских, и не оставалось иного человека в польско-литовском государстве, который сделал бы столь много для православия, как он, Константин Острожский, глава рода люто ненавидел московитов.
В этой ненависти смешалось все, в том числе и предательство Острожских, обманувших московского государя более ста лет тому назад и клейменных в Москве, как предатели. Но то, что русские покусились на земли, принадлежавшие роду, более всего сыграло свою роль в том, что Константин, старый человек, решил возглавить польское войско.
Конечно, гетмана назначает король, но не в этом случае. Острожские, более всех остальных, выложили денег и сил для формирования войска. Они дали деньги на наемников, скупали все брони, закупали порох, предоставляли свои родовые вооруженные силы, провиант и коней.
Шляхта, не имея возможности, а во многих случаях, и желания, потратить столь колоссальные деньги на коронное войско, скрепя сердцем согласилась с неизбежным — назначением Константина Острожского командующим войском и посполитае рушением. Поэтому, когда, за месяц до начала активных боевых действий, Острожского хватил сердечный приступ и скончался, многие выдохнули и тайком восславили Иезуса Христуса. Теперь командование перешло к Яношу Острожскому.
Янош так же не был молодым, он считался чуть мене опытным воином, но определенным знатоком южного направления политики Речи Посполитой. Главное же качество пятидесяти пяти летнего мужчины заключалось в том, что он предал веру православную и был ярым католиком, как и множество тех, кто стремился доказать истинность выбора веры. Громче иных Янош клял православие и всячески привечал католицизм.
А войско собралось немалое. Острожские, Вишневецкие, Любомирские, состоящие в родстве с Острожскими, выложили много средств. Сейм так же подписывал любые требования короля Сигизмунда на временное увеличение коронного войска, при этом скупясь на деньги, ибо свободного серебра было крайне мало. Так что собралось более тридцати тысяч воинов. Учитывая, что собиралось второе войско на северо-востоке Речи Посполитой, польско-литовское государство, наконец, встрепенулось и шляхта решила поддержать внешнюю политику, а, в частности, вопрос о великодержавности и претензий на империю.
Проблем было много, очень много. Шляхтичи, казалось, больше озаботились тем, чтобы привезти целые телеги меда, пива и вина, чем собственным вооружением. В лагере рушения веселье не заканчивалось. Шляхта кричала, как она будет танцевать на костях ненавистных московитов и мочиться на мертвые тела врагов. Слов было много, очень много. И чем больше звучали эти слова, тем больше в них верили. И уже никто и не рассматривал варианта, что война может быть кровопролитной или же затяжной.
Громкие слова о скорой победе изрядно сдабривались сведениями о противостоящей русской группировки сил.
Возглавлял русское войско Дмитрий Михайлович Пожарский. Русский царь все-таки прислал его, несмотря на то, что ранее не желал участия князя, считая, что в Москве для стольного воеводы и так дел хватает. Но, тут встал вопрос местничества. Назначать Болотникова нельзя, как, впрочем не стоило это делать и с Прокопием Ляпуновым. Шеин в Смоленске, у Телятевского, как и у других, хватает собственных задач, не менее важных.
Так что руководство русскими войсками выглядело так: наказной воевода и командующий — князь Пожарский, вторым воеводой стал Прокопий Петрович Ляпунов, третьим воеводой царь назначил Лазаря Щуку, ну а отдельным корпусом конницы из казаков и кассимовцев, командовал Иван Исаевич Болотников с заместителем в лице атамана Корелы.
Разведка польско-литовского войска знала всех русских командиров, исключение составлял только Лазарь Щука. У Яноша Острожского было недоумение, почему всего лишь, как год ставшего дворянином, Щуку допускают до командования. Но гетман посчитал, что у московитов большие проблемы с командирами.
Никто еще не знал, что пал Динабург, знали только, что второе русское войско выдвинулось из мест базирования. Но это головная боль Жолкевского, Рожинского и Яна Сапеги, которые командуют вторым войском Речи Посполитой, направленного в сторону Смоленска.
Отличительной чертой командования Яноша были постоянные совещания и Советы. На самом деле, за всеми этими говорильнями, недавно назначенный гетманом Янош Острожский скрывал собственную нерешительность. Воспитанный иезуитами, гетман занимался больше просвещением, строил костёлы, был шефом двух иезуитских коллегиумов. Безусловно, в ходе обучения, как и в течении жизни, Янош учился военному делу, принимал участие в войнах, даже в Ливонской повоевал, писал отчеты и трактаты по войне с крымцами. Но командовать большим и разношёрстным войском? Лишь страх урона чести не позволяет Яношу отдать все командование своему заместителю Константину Вишневецкому.
— Ясновельможное панство! — гетман обратился на очередном Военном Совете к присутствующим офицерам. — Мы столкнулись с проблемой, решить которую сложно, но необходимо. В войске черная оспа.
Началось шевеление и перешептывание. Оспа пугала, эта болезнь часто приходит именно с юга, от османов или крымцев и лекарств никаких от нее нет.
— Что паны заволновались! — встрял Вишневецкий, из-за чего был одарен злым взглядом от Острожского. — Половина всех воинов переболели ранее. А лекари говорят, что два раза человек оспой не болеет. Не каждый и заразится, а кто и заболеет, так более половины выживает. Если мы еще устроим карантинные меры на неделю-две, то и вовсе от оспы умрет не более людей, чем от болезней живота и травм.
Острожский начал тяжело дышать. Он уже был готов сорваться и поставить на место выскочку Вишневецкого, который сейчас сказал почти слово в слово, что собирался поведать и сам Янош. Но было и то, в чем Константин Вишневецкий ошибся — нет недели или двух.
Приходили сведения, что сечевые казаки волнуются. Часть запорожцев, которая была лояльна короне уже несет службу в украиных городах Речи Посполитой, а более тысячи казаков присутствуют и в войсках. И чаще всего, это казаки зажиточные, или даже шляхта, вышедшая из казаков. А вот основная масса казачества, лишенная реестра, как и четырнадцать лет назад, готова бунтовать. Тогда Северин Наливайко поднял казаков и за меньшее, а тут еще и московиты суетиться у днепровских порогах начали, да смущать казацкие бунтарские умы.
