В то же время эксперименты с посадкой кукурузы севернее Белгорода дали понять, что это дело не имеет перспектив, если только не использовать исключительно для корма животных. Прорастало семян вдвое меньше посаженного, вырастали какие-то кусты, чаще всего вовсе без початков. И почему в покинутом мной мире кукуруза выращивалась повсеместно? Селекция, не иначе, как она на то повлияла.

С подсолнухом так же проблемы. Нет, он растет, более-менее, под Астраханью. Посадили эту культуру и чуть севернее. Но… это красиво и пока не так продуктивно, как ожидалось. Семечки есть, но очень мелкие, хотя, как уверял отчет, прошлогодняя семечка была на семь-десять процентов больше и маслянистее годом раньше.

И тут скроется вопрос… А не накручивают ли мне лапшу за оттопыренные уши? Как они подсчитали в процентах увеличение семечки? Да и маслянистость не так легко определить. Там нужно было бы провести немалое количество экспериментов. Между тем, если в прошлом году подсолнечным маслом был обеспечен Кремль и Патриархия, в эту осень, если все будет так, или рядом с тем, как описано в отчете, часть масла можно продавать в войска и пробовать реализовывать на внутреннем рынке. Пусть малой, пробной партией, но и так можно понять уровень спроса у населения на такую «алию», как многие называют любое жидкое масло.

— Государь-император, прибыл Захарий Петрович Ляпунов. Пусчать? — мой мысленный поток прервал Акинфий.

— Пускай! — ответил я, складывая разложенные листы бумаги.

А бумага стала немного, но лучше. До тонких белоснежных листов из будущего далеко, но вполне добротная и не настолько уже и толстая, плотная. Другие листы бумаги берешь в руки и понимаешь, что из одного листа можно было сделать три.

— Государь-император! — Ляпунов зашел в мой кабинет и склонился в поклоне.

— Садись! Докладывай! — я резко сменил настрой на деловой, даже строгий.

По мне нанесли удар, это уже очевидно. При том действовали жестко, не взирая на ситуацию, что многотысячная Москва и ее окрестности могли подвергнуться эпидемии оспы.

Нет, у меня над головой нимб не светится, так же, если считаю нужным, применяю и грязные методы достижения целей. Вот только, никогда в моих целях не значился удар по религии. Ударили же по Троице-Сергиевой лавре В этом мире религия — очень мягкое место любого народа, это душа, самобытность этноса или народности. Если бы мы начали убивать католических ксензов в Речи Посполитой, то война приобрела бы более угрожающий оттенок и те шляхтичи, кто до сих пор сидят в своих малоземельных фольварках, стали с остервенением резать православных.

Я ждал, пока Ляпунов разложит бумаги. Обычно он обходился «книжицей» — блокнотом. Однако, сегодня, видимо, хотел подкреплять свои слова документами.

— Сие допросные листы, государь-император, — пояснил мне Ляпунов.

— Ответь! Иезуиты, али венецианцы? — нетерпеливо задал я вопрос.

— Амросий из Монемвасии. Это он подстроил. Сам же злодей и преставился от оспы, — отвечал Захарий.

— Это тот, что прибыл еще при Годунове? В свите метрополита Иерея? — уточнил я.

— Да, государь-император, — ответил Ляпунов и чуть понурил голову.

— Ты очи не прячь! — грозно потребовал я. — Почему не отработали всех церковников, что некогда прибыли с константинопольским патриархом? Уже был один среди них, что пробовал меня извести. Есть еще те, кто с того времени сели на кормление в России?

Я не кричал, но и такой мой строгий тон мог казаться чуть ли не зловещим. Это от тех людей, что часто кричат и требуют, можно ожидать подобного и при других разговорах. А вот в этом случае, все происходило на контрасте. Ранее я чаще всего говорил с Ляпуновым спокойным, выверенным тоном. Так что понятна была его реакция, когда Захарий стал прятать глаза.

Вообще, получалось так, что с тем константинопольским патриархом, благодаря визиту которого и получилось создать Московскую Патриархию, прибыло весьма немалое количество всякого рода священников. Понятное дело, их тут облагодетельствовали по полной программе «все включено». Почему и не жить! Многие, но далеко не все, после уехали. Причиной бегства стала смена власти и начало Смутного времени. И вот уже два человека, которые готовили диверсии, оказывались из той свиты.

Церковь очень удачная среда для развития шпионской сети. Я, даже как государь-император, имею пока не так, чтобы сильно много возможностей влезать в дела церковные. Поставить в разработку кого из священников, означал очередной, если не конфликт, то сложный разговор с Гермогеном. Его я не подозревал. Наш патриарх не может быть замешан в шпионских делах. При всех прочих, все-таки Гермоген в достаточной мере патриотичен, тем более сейчас, когда готовился Московский Вселенский Православный Собор. Для Гермогена величие России заключалось именно в том, что такой Собор стал вообще возможен. А тут эпидемия. Да патриархи, которые уже должны были выехать в Москву, развернуться на полпути, если бы болезнь распространялась. А еще это сильный и репутационный удар и идеологический. Всегда можно сказать, что Господь не позволил схизматам, то есть православным, принимать какие бы то ни было решения.

— Государь-император, царица не была целью, — после заминки, Ляпунов все-таки начал доклад. — Из допросных листов выходит, что Амвросий сильно переживал из-за будущего Собора. В разговорах он говорил о том, что Московский Собор не может быть признан, а только Константинопольский, случившийся не так давно.

— Османский след? — удивился я.

— Прорабатываем, но скорее иезуиты, — отвечал Ляпунов, пододвигая мне допросные листы и тыча пальцем в нужные места, где было подтверждение слов Захария.

Я так же не особо верил в то, что в деле виднеются османские уши. Еще недавно мы были неинтересны Блистательной Порте. То, что в Москве появились некоторые купцы, вероятно, связанные с османами, знали, контролировали их. Наблюдали и за тем, как они проявляют повышенный интерес ко многим сферам нашей жизни. Но пока эти люди не стали высматривать производства или не появляться в военных городках, пусть смотрят. Султан не может не интересоваться тем, что происходит в государстве, с которым он только что успел повоевать, даже если и всего одним полком.

Что же касается венецианцев, то они, как и в иной истории, проявляют весьма недурственные навыки в диверсионной работе. В другой реальности, когда французам удалось бы выкрасть некоторых мурановских мастеров-зеркальщиков, венецианцы быстро лишили беглецов жизни. Правда, те успели передать тайны своего мастерства, но все равно, факт — предатели убиты.

Тут, в этом времени, когда уже ползли по Европе слухи, что русские много чего стеклянного наизобретали, мы ожидали промышленный шпионаж. Ловили уже англичан, пробовали что-то и голландцы, но их быстро развернули с направления на Гусь. Поймали и немцев из московской немецкой слободы, которых наняли венецианцы. Целью пойманных немчин была даже не информация, а прямое убийство Якобелло Боровье, однорукого венецианца, который работает на меня. «Гаднольеры» посчитали, что именно он и стал причиной рождения в России стекольного производства.

— Отвечать станем? — спросил я Захария на предмет ответа Венеции.

— Как повелишь, государь, — отвечал Ляпунов.

Я не совсем правильно выразился, так как в вопросе «ответки», я двумя руками «за». Вот только что там, с нашими возможностями?

— Ты это сделаешь? Есть возможности? — поправил я свой вопрос.

— Сжечь? — уточнил Ляпунов.

— Да, но чтобы ничего не показывало на Россию, чужими руками. Можно французами или другими немцами, — сказал я и перешел к другой теме.

Меня сейчас сильно заботило юго-западное направление. Крымское ханство и Османская империя — вот вероятная головная боль. Почему после того, как Крым потерял много воинов в междоусобице, к которой и мы приложили руки, или после разгрома ногайцев, которые не влились в ханство, как это было в иной истории, вообще о нем говорить? Да потому, что сейчас не понятно, как себя поведут османы.