Эрзерум
18 июля 1610 года
Невыносимая жара, стоявшая уже пятый день, являла собой начавшееся сражение. Люди боролись с погодой, часто безуспешно, нередко со смертельным исходом. Санитарные потери возрастали с необычайной быстротой и всем было понятно, что именно сейчас нужна та самая победа над османами, чтобы чуть расслабиться и заняться противостоянием с жарой. Сейчас на переходах, в стоянии у стен крепости Эрзерума, спрятаться было почти невозможно. Те крайне редкие тени, в которых можно было укрыться и получить не спасение, а лишь чуть менее болезненный удар, использовались только лишь командованием, редко слугами и конями, но не рядовыми воинами
Русские войска были еще менее приспособлены к подобным вызовам природы, от чего резко, с каждым днем, возрастали потери. Воевода Степан Иванович Волынский уже не обращал внимание на внешний вид воина, за что ранее радел, спасались как могли и нередко рубаха, обмоченная в воде, использовалась, как чалма. Теперь русское воинство могло представлять собой оборванцев, полуголых людей, но организованных, дисциплинированных и вооруженных до зубов.
Во всем объединенном войске при переходах никогда не было больше шесть колодцев, а постоянно маневрировать рядом с реками было нельзя. Османы просчитывали стремление персов, ну и русских, заворачивать к водоемам, от чего стали учащаться засады и персы, реже русские, теряли людей.
Ситуация в некоторой степени сменилась только на подступах к Эрзеруму. Город находился сильно над уровнем моря и тут постоянно был более прохладный климат. Счастье… абсолютное счастье, это когда жара сменяется прохладой, а вода из-за высокогорных источников, такая холодная, что зубы сводит. Мало в жизни радостных моментов, которые не принесли бы тревог, а то и бед. И вот это счастье прохлады и доступа к холодной воде привело к тому, что русские грозные войны ходили с раскрасневшимися носами, а теми соплями, что выделяли организмы, привыкших к северным морозам, но не к перепадам температур, людей, можно было покрывать поле перед строящимися оборонительными укреплениями. Противник тогда, неизменно бы поскальзывался и ломал себе конечности, а то и захлебывался в полученной массе.
Степан Иванович, было дело, стал волноваться за новые санитарные потери, но от простуды люди не умирали, а, скорее, чувствовали дискомфорт. Но что более всего беспокоило военачальника, что русских, по сути, подставляли под османов. Прямо, уже не стараясь как-то прикрывать свои низменные намерения по отношению к северным союзникам, Аббас определил место в будущем сражении для русских полков.
Место это было на южном направлении, где на фронте в чуть более две версты было самое удобное место для удара по персидской группировке под Эрзерумом. Брать город Аббас рассчитывал своими силами, а вот противостоять турецкому войску, которое, судя по разведданным, находится в одном-двухдневном переходе, предстоит русским полкам. Персидский шах даже уклонился от ответа о том, будут ли готовы персидские резервы прийти на помощь русским, когда начнется сражение.
— Персидские воины будут готовы и стоять они станут за нашими укреплениями, — сокрушался, старавшийся всегда быть сдержанным воевода Волынский.
— Нужно уходить! Нас подставляют на убой, словно баранов, — заявил командующий конницей казачий атаман Иван Мартынович Заруцкий-Олелькович.
— От тебя ли я это слышу? — возмутился русский дипломат Михаил Игнатьевич Татищев. — Мы не можем не выполнить волю государя. Это не только предательство, измена, это и развитие Российской империи. Более миллиона рублей новыми деньгами — это торговля с Ираном.
— Ты оставь такие речи, а то, как Козьма Минин вещаешь. Вот сейчас слушаю тебя, как газету нашу «Правду» прочитал, — Волынский ухмыльнулся. — Все понятно и стоять будем. Будем же, лихой атаман Иван Мартынович?
— Куды ж денемся. Но опосля злее ворога для меня, чем перс не будет. Если только в тяжкую годину они не придут на выручку. Куды нам с осмью тысячами супротив турецких ста тысяч? — говорил Заруцкий.
Прозвучали бы подобные слова от кого другого, так можно было бы казака и крупнейшего русского помещика, благодаря землям своей супруги Софии, обвинить в трусости. Но Заруцкий стал символом отваги, той безумной, в которой кроме как волей божественного проведения, человеку не выжить. После некоторых подвигов и уже двух достаточно серьезных ранений, Ивану Мартыновичу и совесть и гордыня позволяли говорить правду.
Татищев же терзался сомнениями и ерзал на скамье, несмотря на то, что она была укрыта красивейшим ковром с большим и мягким ворсом. Хотелось, очень хотелось, Михаилу Игнатьевичу рассказать о реальных планах на эту войну, тех, которые были подкорректированы в Москве и для коррекции которых прибыла большая группа воинов, которых этот мир еще не знал.
Дело было не в том, что это были люди обучены подлому бою, в лучших традициях государевой школы телохранителей, или в том, что они прошли курсы подлых воинов, которые государь как-то назвал чудным словом «диверсанты». Но, главное, что это были лучшие в мире стрелки. Именно так, без ложной скромности — лучшие!
Это превосходство заключалось не только в том, что воины, действительно, отлично стреляли из мушкетов, или любых пищалей, а в том, из чего они были обучены стрелять в первую очередь из нового оружия. «Винтовка» — так окрестил пищаль государь. Тайно, в течении полутора лет, чередой мастеров, решались задачи по созданию необычайного оружия.
Одиннадцать мастеров пытались что-то создать, оставляли свои наработки, на смену им приходили иные специалисты. Привлекались оружейники отовсюду: были голландские, два английских, из Милана, Богемии, иные цесарские ремесленники, персидские, даже один турок затесался в этот список. Немало доброго оружия было создано, усовершенствован кремневый ударный замок, ставший на сегодня самым работоспособным из того, что было в России. Но государь, словно не пищаль выбирал, а невесту, когда со всей Руси съезжались девицы.
И выбрал… Муса Халидж Юсуф, Вильгельм Шрютте, Лукьян, Митрифана сын, получивший фамилию от государя Оружный. Вот, какая троица осталась на опытном производстве в государевой ружейной мануфактуре на Неглинной улице в Москве. Русский, фриз и перс, на самом деле Муса были то ли пуштуном, то ли еще кем-то, но прибыл из Ирана.
Винтовка получилась такая, что одной рукой нести можно и не сильно устанешь, при этом она длинная, почитай только чуть меньше человеческого роста. Нарезной ствол позволял стрелять так кучно, что в меткости ружье можно было сравнить только лишь с луком и то, в руках опытного лучника. А вот расстояние, на которое могло стрелять оружие, было предельно велико, чтобы глаз мог хоть что-то уловить и определить цель. Ну как за шесть сотен шагов определить, к примеру, голову человека?
Иоганн Кеплер был великим ученым и в России ему позволяли вести исследования и издаваться. Уже две книги вышли от ученого. И это были такие труды, которые переворачивали представление о космосе, становились предтечей для новых философских школ и обогащали старую гуманистическую философию, ставящую вопрос о месте человека на земле. Планеты, пояса астероидов, кометы и их устройство, понятие галактики. В Европе об этом пока читали только самые видные ученые, так как на немецком языке труд только-только вышел и был отправлен Галилею. Это так Иоганн хотел дать по носу коллеге.
Но не только этим занимался Кеплер, да и государь был достаточно практичным в отношении ученых, требуя от них открытий для пользы государства. Иоганн, к слову так и не поддающийся на уговоры о смене веры, усовершенствовал микроскоп, занимался вплотную оптикой, был, как бы сказали в будущем «инспектором по качеству» на мануфактуре по производству зрительных труб. Ну и он создал первый в мире оптический прибор для стрельбы. Теперь стрелки в роте полковника Егора Ивановича Игнатова лучшие в мире.
Егора Игнатова, волей государя, уже потомственного дворянина, все называют любимчиком царя, завидуя тому, как парень продвигается по карьерной лестнице. Из казаков, да еще и при странных обстоятельствах попавшего в Москву, быстро пробился в особливые полковники, которые не полком командуют, а все какие-то подлости чинят, добре, что ворогу.