Кроме того, я объявил о своём решении расширить «черту оседлости еврейского племени». Теперь им разрешалось селиться в Сибирских острогах и городах, но не более, чем по десять семей на тысячу местных жителей вкупе с русским населением. Таким образом, я хотел несколько оживить торговлю в регионе. Там всё-таки есть возможности для того, чтобы торговать с Бухарой и с Китаем, с киргизами, ойратами.
В отличие от иной реальности, где ведущую роль в освоении Сибири сыграли именно купцы и промысловики пушнины, в этом моём варианте развития событий государство приняло на себя систематическую работу по освоению сибирских просторов. Так что военные, чиновники, даже ремесленники — всего этого хватает, а вот частный бизнес оказался несколько в сторонке от событий. Но мера эта, скорее всего, временная, превращать Сибирь в еврейскую Землю Обетованную я не собирался.
На фоне расправы над бунтовщиками прибыло посольство из Речи Посполитой, которое возглавлял Николай Янович Глебович. Его заместителем был Ян Рыгорьевич Корсак. Обмельчала ли Посполита на государственных деятелей, но, как мне думается, выбор именно этих людей в посольство определяло то, что они оба были православными.
Вероисповедание и Глебовича, и Корсака — это почти ничего не значащий фактор. Один перешёл в православие из кальвинизма, другой из униатства. Понятно, что сделано это было в угоду мне и в целом России, и два главных делегата от короля Сигизмунда стали православными буквально полтора месяца назад. Уже этот факт говорил в пользу того, что меня хотят любыми способами уговорить не принимать в отношении Польше жёстких мер.
Плохи дела у поляков. Сигизмунда поставили перед фактом необходимости вступления в Католическую Лигу. Сейм это дело поддержал. Впрочем, оказаться в стороне от набирающего скорость европейского противостояния полякам не удалось бы. И теперь они пришли просить помощи. Ещё Густав Адольф не начал своё наступление на польские земли, ожидая хода со стороны цесарцев, но было понятно, что в случае побед шведского короля, он не преминет вторгнуться в ослабленную Речь Посполитую.
— Что, панове, пришли? — спросил я после того, как посла и его заместителя пустили в мой рабочий кабинет.
Я не принимал польское посольство согласно протоколу. Они уже могли бы развернуться и отбыть восвояси, так как подобное отношение к себе, которое они встретили в России, можно было расценивать как унижение. И вот прямо сейчас я унижаю не только послов, но и короля, всю Речь Посполитую. Зачем я это делаю? Да всё потому, что никак наши соседи не успокоятся и всё так и норовят подгадить России. В историческом плане я их понимаю. Именно сейчас Польша прощается со своей имперской идеей. Это очень болезненно, требует осмысления, возможно, не одним поколением. Но от этого понимания психологии соседа у меня не возникает желание идти на уступки Польше. Да, именно Польше и только ей, потому как Великое Княжество Литовское я намереваюсь отторгнуть. Безусловно, это большой кусок, но мы готовили Россию к тому, чтобы не поперхнуться.
— Твоё императорское величество, дозволь передать от моего короля тебе и твоим подданным пожелание… — Начал озвучивать явно подготовленную речь Глебович.
— Тебя ознакомили с бумагами расследования Московского бунта и покушения на мою жизнь? — перебивая посла, спросил я.
— Твоё величество, не король, никто иной, кто занимает высокое место при короле и его Совете, не имеет ниякого адносин к делу, — сказал явно нервничающий Глебович.
— Вот ты, посол… Ты же литвин? Знаю, что литвин из белорусских земель. Знаю, что православным был. Вот сейчас даже ты перешёл в разговоре, скорее, не на польский язык, а на местное белорусское наречие. Что тебя заставляет быть верным польскому королю Сигизмунду? Или в Литве уже забыли, что были некогда самостоятельным? — напирал я на посла.
Мне действительно это было интересно. С послом работали, причём это делали специалисты, которые завербовали не одного, да и не десяток высокопоставленных людей и в Османской империи, и в Молдавии, и в Европе. Он не пошёл навстречу, не был пойман и на какой-нибудь оплошности, чтобы можно было в дальнейшем шантажировать. Подсылали и женщин, воздержался. На исповеди его не удалось разговорить. И это несколько озадачивало. Пока у государства есть люди, готовые служить беззаветно, эта страна будет жить.
Мне не нужны все оставшиеся земли Речи Посполитой, напротив, хотелось бы избежать сепаратизма и постоянного ожидания бунтов. Поэтому только Литва, где великим князем будет мой старший сын. И всю эту магнатерию метлой выгнать в Польшу. Да, поворчат, не без этого, но перед опасностью со стороны Османской империи Сигизмунд, да и Сейм, должны на многое закрыть глаза. Нет? Так Густав Адольф тогда поспособствует закрытию глаз, причём у многих навечно.
— Я думаю о вире, какую спросить с твоих соплеменников. Взять того-самого Сержпутовского. Его семья лишилась тех трёх деревень, что были у этого врага Российской империи? Вы забрали его земли? — наседал я на послов.
Нажим с последующим откатом — вот тактика, которую я выбрал для разговора с послом. Как правило, подобное чаще всего наиболее действенно. Однако, можно было бы использовать только нажим. Двадцатидвухтысячная польско-молдавская армия буквально недавно проиграла сражение османам, которое я бы назвал Прутским, так как остатки польских воинов были сброшены именно в эту реку. Для нынешней Польши потерять двадцать тысяч воинов — это очень сильный удар, несмотря на то, что на сегодняшний день в Речи Посполитой даже магнаты и богатая шляхта выставляют воинов и дают деньги на формирование новых полков. Такое единение у поляко-литвинов, наверное, было в последний раз при Стефане Батории, которому удалось собрать большое войско и, считай, выиграть Ливонскую войну у России, ну, или не проиграть её точно.
Так что я пока ещё жду, не отдаю приказов ни помогать полякам, ни вредить им. Мало того, приказал Петру Сагайдачному не чинить препятствий тем запорожцам, которые захотят принять участие в войне на стороне Речи Посполитой ещё до того момента, как в конфликт войдёт Россия. Таким образом, я провожу очередную чистку, что прекрасно понимает и гетман Сагайдачный. Все те, кто хочет вступиться за поляков, ведущую священную войну против османов, они потенциальные смутьяны, расшатывающие основы русского государства и его отношения с вассалами.
— Король не может отчуждать землю. Взбунтуется посполитое общество, — сказал посол.
— Вы знаете, что из двадцати двух тысяч польско-молдавского войска, в котором молдаван было только чуть более тысячи, осталось не более трёх тысяч тех, кому повезло убежать? — спросил я и понял по выражению лица, что посол в курсе и очень хотел, чтобы этот факт не рассматривался в процессе переговоров.
О чём-то ещё говорить я не желал, не было смысла. Вода в котле ещё не закипела, только подогрелась. Вот когда состоится битва при Хотине, которая по логике вещей должна быть, тогда и поговорим. Я знаю, с чем идёт Марашлы-паша к полякам, турецкая армия неплохо модернизировалась, и, насколько только позволили ей технологии, усвоила предыдущие поражения.
Мы собираем информацию и о врагах, и о союзниках, делаем это постоянно и из многих источников. Очень важно было знать, с чем может столкнуться русская армия, и готовить своих бойцов только побеждать. Затяжные конфликты России не нужны.
У нас модернизация полным ходом идёт, нам бы наладить выпуск механических сеялок и косилок, испытали первую паровую машину, продолжаем открывать заводы на Урале. И большая часть денег должна идти именно туда, а не на войну. Нужно победить и часть войска направить на дальние участки русской экспансии.
Вот и сейчас я ожидал очередного доклада от разведки с целым ворохом сообщений от агентов. В приёмной уже ожидает встречи Захарий Петрович Ляпунов, и нет ни желания, ни резона заставлять ждать. Потому я выпроводил поляков, сказав им прийти ко мне без предварительного запроса после очередного сокрушительного поражения от турок.
