Бабушка исчезла воскресным утром. Якур был в этом совершенно уверен, потому что в субботу вечером, как обычно, принес ей украденное со склада мясо и остался на ночь, собираясь на следующий день вернуться в интернат через черный ход, которым всегда пользовался во время своих тайных вылазок. Обнаружив, что дверь черного хода заперта с обратной стороны на замок, парень встревожился, догадавшись, что его заметили. Опасаясь разбирательств, Якур решил вернуться обратно на кладбище и все как следует обдумать. Он еще не знал, как поступит. За неоднократное хищение продуктов (а он догадывался, что теперь на него спишут всю «недостачу», включая и то, что выносили из интерната работники столовой) его могли заключить под стражу, а потом и вовсе отправить в тюрьму, но Якур боялся не только за себя. Он не хотел оставлять бабушку одну. Возможно, ему придется спрятаться на какое-то время, и он должен был ей об этом сообщить.
Обычно путь от интерната до кладбища занимал час-полтора. Но в этот раз Якур добирался до места вдвое дольше, а задержало его одно неожиданное происшествие.
Все случилось почти в конце пути, когда Якур шел вдоль берега по льду залива. Лед здесь был еще достаточно крепким, по крайней мере, для его веса, а вот автомобиль бы уже точно не выдержал. Странно было видеть на нем свежие следы колес. «Наверное, недавно здесь проходила машина, и поэтому лед так сильно растрескался. Надо быть осторожнее»,– подумал он.
Когда впереди показалась небольшая полынья, Якур встревожился, заподозрив, что кто-то провалился под лед – скорее всего, человек или животное, потому что автомобиль оставил бы прореху большего размера. Вода в полынье шла рябью – возможно, провалившийся человек был еще жив. В подтверждение этой догадки из воды высунулась рука и захлопала по льду, как случайно выпрыгнувшая на берег рыба. Затем над водой взметнулась и вторая рука, пальцы уцепились за край полыньи, и из воды вынырнула голова, но, задержавшись лишь на мгновение, вновь скрылась. Якур успел заметить, что мелькнувшее лицо, перекошенное от ужаса, было женским. Парень сбросил со спины рюкзак, лег на лед плашмя и, извиваясь змеей, быстро пополз к краю пролома. Многочисленные трещины, раскинувшиеся сеткой вокруг полыньи, угрожающе пощелкивали. Женская голова снова показалась над водой, посиневшие губы раскрылись для вдоха, мечущиеся руки скребли о лед ногтями. Якур дотянулся до холодных пальцев и в следующий миг чуть не съехал в полынью, когда женщина ухватилась за рукав его куртки и рванула к себе. Носком сапога он едва успел зацепиться за торчащую над поверхностью ледяную глыбу.
– Не дергай! Просто держись! – крикнул он. – Не бойся, я тебя вытащу! – пообещал он ей, чтобы хоть немного успокоить, но уверенности в этом у него не было: лед угрожающе хрустел прямо под ним.
И все-таки Якур справился. Через несколько минут посиневшая от холода и нехватки кислорода незнакомка лежала на льду, сотрясаясь всем телом, громко стуча зубами и тяжело дыша. Выяснить, сколько времени женщина провела в воде, не удалось: похоже, из-за шока она ничего не соображала. Якур знал, что в мае температура воды подо льдом была около пяти градусов выше нуля. Полчаса – и смерть. Оставалось надеяться, что она пробыла в полынье не так долго. Но в любом случае ей была необходима срочная помощь. Якур прикинул: можно вернуться в поселок и позвать спасателей с носилками, но на это уйдет много времени. Он решил рискнуть и отвести пострадавшую к бабушке. Идти до нее гораздо ближе, а в чуме всегда тепло и есть горячий чай.
С помощью Якура женщине удалось подняться, но ее ноги сгибались в коленях, и она не то что идти – даже стоять не могла. Якур взвалил ее на спину и, согнувшись от тяжести, медленно зашагал вперед, умоляя небесных духов укрепить лед под его ногами.
Почти добравшись до кладбища, Якур вспомнил, что его рюкзак так и остался лежать возле полыньи. Он решил, что вернется туда и заберет его позже, но уже через несколько минут совершенно о нем забыл. То, что бабушка не ответила, когда он позвал ее, приблизившись к чуму, его даже не встревожило: ведь она могла быть на кладбище или у жертвенника. Над чумом вился дымок, и это означало, что она где-то рядом.
Но оказалось, что бабушки нигде не было. Якур отвел женщину в чум и помог устроиться на лежанке рядом с очагом, укрыв ее тремя одеялами. Пообещав, что скоро вернется, он отправился на поиски хозяйки, еще не подозревая, что они затянутся очень надолго.
Когда Якур, обессиленный и взволнованный, направился обратно к чуму, солнце уже клонилось к горизонту. Еще теплилась слабая надежда на то, что бабушка могла вернуться, пока он бродил по окрестностям, но вряд ли она бы осталась в чуме, узнав от незнакомой гостьи, что ее ищет внук. Бабушка наверняка бы вышла, осмотрелась и заметила бы его издали, ведь чум стоял на возвышенности, а оттуда и тундра, и залив были видны, как на ладони.
К тому времени спасенная женщина пришла в себя и успела похозяйничать: на столе стояла грязная посуда с остатками еды, а сама гостья сменила свою мокрую одежду на расшитую орнаментом меховую малицу бабушки, которую та никогда не надевала и берегла как память о своей матери. Обычно малица висела на стене чума в качестве украшения. Теперь там сохла куртка гостьи.
Женщина сердито упрекнула Якура в том, что он бросил ее одну на весь день, но, узнав причину, извинилась и поблагодарила его за свое спасение. Она была молода, хотя и гораздо старше Якура, с короткой стрижкой и кольцом в носу. Голос у нее был громкий, хриплый и недовольный, а взгляд – пренебрежительный. С неприязнью оглядывая убранство чума, она потребовала немедленно отвезти ее в город. Якур ответил, что им придется здесь заночевать: сил двигаться у него уже не было. Он устроился на лежанке бабушки, решив, что на следующий день отведет женщину в поселок, а сам отправится в тундру искать кочевников. Может быть, кто-то из них побывал на кладбище, пока его не было, и бабушка решила уехать с ними? Вдруг ей захотелось повидать родню? Конечно, это казалось маловероятным, но других объяснений не было.
Пока Якур обдумывал план поисков, женщина говорила без умолку, причем громко и гневно. Он ее почти не слушал, понял лишь, что она страшно злилась на какого-то своего знакомого, который уговорил ее поехать путешествовать, обещая показать невообразимые красоты, а сам приволок в пустынную холодную тундру и в итоге бросил в беде. Ее спутник сбежал, даже не попытавшись вытащить из воды свою подругу, хотя первым провалился под лед, а потом стянул в полынью и ее. «Сам, гад, выбрался, а мне не помог!» – кричала гостья, щедро сдабривая рассказ ругательствами и странными выражениями, значения которых Якур не понимал, хотя слова были ему знакомы. Он не представлял себе, как можно «ездить по ушам» и «сесть на измену», но выяснять у рассказчицы это не стал.
Проснувшись утром, Якур накормил гостью завтраком, подкрепился сам, сложил немного еды в охотничью сумку, чтобы взять с собой в дорогу, и, не удержавшись, отправил туда же бабушкин санквылтап, вспомнив, что свой, оставшийся в интернате, вряд ли удастся скоро вернуть себе. Сама бабушка никогда на этом инструменте не играла и хранила его в память о своем отце, который был известным на все Заполярье шаманом.
Оставлять чум без присмотра было неправильно, и Якур разобрал его, сняв с шестов шкуры, которые отнес и сложил в лабаз, там же поместил посуду и вещи. Шесты спрятал на кладбище между столбов, подпирающих могильные «домики». Если бабушка вернется, то соберет свое жилище меньше чем за час: женщины-ханты умели это делать с раннего детства. Зато никто посторонний не приметит издали, что над одиноким чумом давно не видно дыма, и не наведается сюда в надежде разжиться чужим добром.
Проводив женщину до поселка, Якур подсказал, где найти больницу, попрощался и, сославшись на срочные дела, отправился в бескрайнюю тундру, туда, где вдали виднелись остроконечные чумы и паслись стада оленей. Это был конец мая. А к началу июля до Якура дошло, что все это время он искал не там.
