После того, как торговый дом на Чернавинском был полностью взят, погреб стал не нужен: всё то, что могло стать уликами, из него убрали и напрочь забыли о тайнике. Тогда Виктор и представить себе не мог, что глубокая яма в земле снова пригодится ему, да еще для собственного укрытия: он провел там всю последнюю неделю, боясь высунуть нос наружу.
Как только Божена Блаватская, месяц назад приехавшая в город, отправила его в отпуск, о котором он ее не просил, ему сразу стало ясно, что пора сматывать удочки. Но как это сделать, если у коварной дьяволицы везде были свои люди?! Куда бы он ни отправился, его могли найти в любом городе мира.
Понимая, что от расправы ему не уйти, Виктор не собирался сдаваться без боя. Такая жизнь давно ему опостылела, но он понимал, что избавление возможно лишь посмертно. Божена не позволила бы ему сбежать вместе с ее тайнами, она панически боялась каких-то загадочных люцифлюсов, и предатели мерещились ей всюду, особенно в тех, кто давал слабину, – в таких, как Виктор. Она не раз намекала ему, что он стал плохо справляться со своей миссией, заключавшейся в том, чтобы портить детские души, превращать детишек в маленьких чудовищ, из которых должны были вырасти настоящие монстры в человеческом обличье. Взявшись за это дело, Виктор поначалу не испытывал угрызений совести, хотя и особого удовольствия, как некоторые его соратники из тайного общества, не получал. Общество, по слухам, возникло чуть ли не полтора века назад, Божена Блаватская основала его по примеру своей родственницы-теософа с той разницей, что родственница своим учением вела людей к просветлению, а Божена заигрывала с тьмой, получая от нее бессмертие и силу – не задаром, конечно. Всем, вступившим в общество, полагалось трудиться ради наступления эры вечной ночи, не в буквальном смысле, само собой, – гасить солнце Божена не собиралась, она мечтала ввергнуть человечество в духовный мрак и не оставить ни единой светлой души в целом мире, чтобы все люди утратили способность мечтать, творить и любить, а испытывали вместо этого лишь низменные чувства, такие как страх, тоску, гнев, злость, и стремились к одним только животным удовольствиям. Деятельность общества была платой за мистические дары, получаемые от некоего демонического существа, с которым Божена сотрудничала лично, не объясняя, что оно из себя представляет, имеет ли тело, или же является бесплотным призраком. Упоминая о нем в разговоре, Блаватская неизменно называла его «тот, кто все контролирует». Даже странно, что она не придумала для него какого-нибудь прозвища на латыни, – латынь была ее страстью. Например, для своих соратников она изобрела дурацкое словечко «этернокты» – производное от названия самого общества «Aeterna nocte», что означало «вечная ночь». Прозвище долго бесило Виктора: по его мнению, оно звучало, как экзотическое нецензурное ругательство, но постепенно он привык. Ко многому пришлось привыкнуть за годы, проведенные в шайке злодеев, куда его завербовали обманом, пообещав помощь в исполнении мечты, – Виктор грезил о собственном театре. В итоге получилось открыть только скромную арт-студию, где устраивали детские игровые спектакли. Мечта завяла, как розовый куст на прокисшей почве, – казалось, мозги превратились в нечто вязкое, и не только мечта, но и все прочие светлые мысли сгнили там в одночасье. Липкий, как жидкое тесто, туман то и дело наполнял голову и перемалывал его разум, вызывая чуждые прежде желания. В глубине души Виктор ничего такого не хотел, но вскоре глубина исчезла, словно ее затянуло толстым слоем ила. Постепенно он поверил, что также, как и ББ, жаждет наступления эры вечной ночи и, хотя не отдавал себе отчета в том, зачем это надо именно ему, но делал свое дело на совесть.
После каждого спектакля, включавшего в себя какую-нибудь подвижную игру-состязание, Виктор Зарубин собственноручно вручал победителям пластмассовые медали на атласных ленточках и мягкие игрушки с секретом: счастливые дети не подозревали о том, что внутри плюшевых мишек и заек затаились крошечные живые существа, похожие на лысых обезьянок с огромными зубастыми ртами и оттопыренными ушами. Это были зулусские тиколоше – злые духи из мира мертвых, способные обретать плоть в мире живых. Они насылали на детей кошмары или пугали их, вызывая сонный паралич и лишая возможности убежать или закричать, толкали их на дурные поступки, доводили до истерики. Родители, само собой, не видели этих существ, так же, как и все остальные люди. Тиколоше могли становиться невидимыми и показывались на глаза лишь своему маленькому хозяину. Некоторые дети привыкали к тиколоше и, пользуясь их силой, начинали вытворять разные пакости, но чаще их неокрепший организм не выдерживал постоянного стресса. После гибели ребенка тиколоше, повинуясь наложенному на них колдовскому заклятью, возвращались назад к Зарубину вместе с приличной порцией недожитка. От детей его всегда оставалось много, но большую часть забирала Божена, в качестве членского взноса и платы за новых особей, запас которых пополняла на ярмарке в Лихоморье. Каждый год, в равноденствие, туда съезжались купцы со всего мира, находившегося за Барьером – так Блаватская называла грань, разделявшую обычный и мистический миры. Пересекала она эту грань с помощью особого устройства, которое хранилось в старом чемодане. Божена берегла его, как зеницу ока, уверенная, что аналогов подобного аппарата больше не существует, как и человека, способного его воссоздать.
Сегодня Виктор Зарубин собирался разбить этот аппарат в пух и прах, стереть в порошок, растоптать в лепешку – чтобы хоть как-то исправить то, что натворил.
Вначале, сразу после бегства, он планировал отсидеться в подвале и дождаться, когда ББ уедет из города: она никогда не останавливалась в одном месте надолго. Потом можно было бы осторожно перебраться в какую-нибудь глубинку, – Виктор надеялся, что его не будут искать вечно, хотя и понимал, что трястись от страха придется всю дальнейшую жизнь, а ее, благодаря принятому объему недожитка, оставалось еще лет на десять. У тех, кто подсаживался на это вещество, собственное время, отпущенное судьбой, обнулялось, а недожиток сгорал быстрее, чем у обычных людей – его законных обладателей. Заимствующим чужое время приходилось принимать недожиток в больших количествах, зато и жить можно было хоть вечно. Теперь Виктор лишился возможности его добывать, но, если б и мог, то не стал бы. Он всегда считал, что это дрянное дело, но гнал эти мысли прочь, однако в одиночестве и полумраке те окрепли, а потом угрызения совести проникли в душу и расползлись там, как моль в старом шкафу.
С каждым днем, с каждым часом, проведенным в пустом темном подвале, Виктор Зарубин все острее ощущал омерзение к самому себе, и в конце концов терпеть это стало невозможно. Пора было положить конец своим мучениям, а заодно и злодеяниям этерноктов.
Он все спланировал: выбрал самое подходящее время для визита в логово дъяволицы и придумал, как дезориентировать ее сходу. Наслышанный о ненависти Божены к дневному свету, и в особенности, к утреннему, он решил, что заявится к ней на заре, когда та, скорее всего, будет еще спать, и первым делом разобьет все окна, а затем скрутит ее и заставит сказать, где чемодан. Но, возможно, рукоприкладства и не потребуется, если чемодан окажется на видном месте. Лишившись «портала», ББ (так Виктор называл про себя Божену Блаватскую) не сможет больше пополнять запасы средств, необходимых для деятельности общества, те вскоре закончатся, и это перекроет источник недожитка, а значит, бандиты-этернокты вместе со своей атаманшей передохнут через несколько лет, – все до единого!
Накинув на голову капюшон, Виктор подхватил увесистый лом, который нашелся в погребе, – не руками же окна выбивать, учитывая, что вместо стекол в них были вставлены щиты с керамической мозаикой, – и тенью заскользил вдоль стены к выходу. Замо́к на подвальной двери отомкнулся беззвучно, – Виктор заранее отрегулировал его, чтобы тот не лязгнул в ответственный момент. Невысокая дверь находилась под лестницей, рядом с дверью черного хода, отпиравшейся только по случаю приезда Божены. Для конспирации наставница требовала от Грабаря, смотрителя здания, чтобы тот перед ее появлением включал музыку в комнате, расположенной над входом. Если звучал Григ, это означало, что все в порядке, и можно входить. В случае опасности должна была играть любая другая мелодия, но такого не случалось ни разу, и Виктор подозревал, что у ББ паранойя, а люцифлюсы – плод ее больного воображения. Однажды, беседуя с Козельским, он обмолвился, что хотел бы посмотреть на этих люцифлюсов, и услышал в ответ: «Поверь, это будет последнее, что ты увидишь в своей жизни. Стоит только попасться им на глаза, и конец». Виктору стало любопытно, и он порасспрашивал остальных этерноктов, знают ли они что-нибудь об этих существах. Оказалось, что люцифлюсов не только никто не видел, но даже не представлял себе, как они выглядят. При этом боялись их все до ужаса.
